Владимир Шляхтерман (Совершенно секретно №03/2008)
В 1965 году отмечалась двадцатая годовщина Победы. В редакции московской областной газеты «Ленинское знамя», где я в то время работал ответственным секретарем, составили обширный план публикаций. Естественно, большое внимание уделили событиям, связанным с обороной столицы. И вот в один из дней позвонил маршал артиллерии Василий Иванович Казаков.
— Хочу вам рассказать об одном эпизоде, — сказал он. — О нем почему-то мало пишут. Вот вы знаете, почему немцы не обстреливали столицу из орудий, а только бомбили?
— Наверное, не было пушек такой мощности, — предположил я.
— Были. И как раз на нашем участке фашисты ближе всего подошли к городу.
Москва — открытый город
8 октября 1941 года начальник генерального штаба сухопутных войск Германии Франц Гальдер записал в дневнике: «Завершено формирование кольца окружения сил противника в районе Вязьмы; оно надежно защищено от атак вражеских войск извне. Значительная часть войск правого крыла 4-й армии уже далеко продвинулась в направлении Калуги».
Чтобы лучше осознать, какая угроза нависла тогда над Москвой, надо привести цифры. Немецкая группа армий «Центр», нацеленная на столицу, на 1 октября 1941 года насчитывала 1 миллион 800 тысяч человек, свыше 14000 орудий и минометов, 1700 танков, 1390 самолетов. В составе наших Западного, Резервного и Брянского фронтов тогда находились 1 миллион 250 тысяч человек, 7600 орудий и минометов, 990 танков. К тому же в первые дни наступления немцам удались операции по окружению значительной части наших сил под Вязьмой и Брянском. И хотя упорное сопротивление надолго сковало немцев и отдельные части вырвались из «котлов», наши потери были огромные. По немецким данным, Красная армия потеряла в окружениях свыше 600 тысяч солдат, более 5 тысяч орудий. Дорога на Москву оказалась открытой. Навстречу фашистской армаде двинулись подольские курсанты. Власти Подольска мобилизовали машины, включая легковые, посадили на них курсантов, и эти «моторизованные» батальоны ринулись по пустынному Варшавскому шоссе к Малоярославцу. И там задержали наступавших на несколько дней.
И все же немцы подошли к Москве.
В эти дни командующий истребительной авиацией ПВО Московского военного округа полковник Н. Сбытов доносит: по Варшавскому шоссе, в нашем тылу, двумя колоннами идут на Москву сотни немецких танков и пехота на машинах. У нас никаких резервов…
— Сбытов докладывал мне страшные вещи, — рассказал член Военного совета Московского военного округа Константин Телегин. — Командующий округом уехал под Тулу, я остался за него. Звоню в Генштаб, а меня успокаивают: дескать, из штаба Западного фронта таких сообщений нет. А я своим летчикам верю. Дозвонился до начальника Генштаба Шапошникова. Он был раздражен моей настырностью, но выслушал и обескуражено говорит: там наших танков нет.
— Повесил трубку, — продолжал Телегин.
— Через несколько минут звонок по правительственной связи. Я узнал голос Поскребышева, начальника секретариата Сталина, который сказал, что соединяет с товарищем Сталиным. Он сразу поинтересовался, не я ли докладывал Шапошникову о прорыве немцев в Юхнов. Я ответил, что сведения доставлены лучшими летчиками, перепроверялись и вполне достоверны. Верховный спросил, что я предпринял. Доложил, что поднял по тревоге два подольских училища, создали авиагруппу для удара по танкам, форсируем формирование гвардейских минометных полков. Сталин одобрил наши меры и сказал, чтобы действовали решительно. Во что бы то ни стало надо задержать противника на пять-семь дней на Можайской линии обороны. А за это время мы подведем резервы.
Точка обстрела
Но вернемся к рассказу Казакова.
Казаков в дни битвы за Москву командовал артиллерией 16-й армии, во главе которой был Константин Константинович Рокоссовский. 16-я армия действовала на северо-западном направлении — Волоколамск, Клин, Солнечногорск, Скирманово, Крюково. Противник в несколько раз превосходил 16-ю армию в живой силе, технике, танках, артиллерии, а немецкая авиация просто царила над полем боя. Командование Западного фронта и Ставка Верховного главнокомандования знали о тяжелом положении армии, но ничем помочь не могли — не было ни людских резервов, ни техники. И 16-я армия, отчаянно обороняясь, отступала.
Василий Иванович Казаков, человек отчаянной храбрости, мотался по полкам, батареям, знал не только комполков, но и многих командиров орудий, наводчиков, заряжающих. Герой Советского Союза, он был награжден и пятью полководческими орденами, в том числе тремя орденами Суворова I-й степени. Редкий случай в нашей армии, когда так отмечали не общевойсковых военачальников, а, так сказать, узких специалистов.
В моем кабинете висела большая карта Московской области. Василий Иванович подошел к ней. Он взял со стола карандаш и, словно указкой, стал водить им по карте.
— Начнем с юга. Вот смотрите, Гудериан обложил Тулу с трех сторон. Немцы подошли к Кашире, к Серпухову, нацелились на Рязань. Стояли восточнее Наро-Фоминска, прошли Можайскую линию обороны. А с северо-запада и севера врагу удалось ближе всего подойти к Москве. 30 ноября, часа в три ночи, раздался телефонный звонок. По ВЧ звонил Верховный главнокомандующий. Рокоссовский откровенно доложил об обстановке — на фронте разрывы, у командования нет резервов. Сталин спросил, знает ли командарм, что немцы появились в Красной Поляне, а это по прямой меньше 30 километров до Кремля. Командарм ответил, что у армии не было сил, чтобы удержать Красную Поляну; но приняты меры к тому, чтобы не пустить противника дальше и выбить его из этого пункта. Верховный поддержал нас, подчеркнув, что немцы могут из Красной Поляны вести обстрел Москвы. И обещал к утру прислать помощь. Признаться, я до этого звонка как-то не задумывался о такой возможности. А тут прикинул: подвезут дальнобойные пушки и начнут бить по городу. Мы знали о том, что фашисты варварски обстреливают Ленинград. Так же бы стреляли и по Москве. Этого допустить мы не имели права. Вскоре позвонил начальник штаба Западного фронта Соколовский и сообщил, что из резервов фронта нам выделили танковую бригаду, и — что меня особенно обрадовало — артиллерийский полк и четыре дивизиона «Катюш».
Прервем рассказ маршала. Мне почему-то тоже врезалась в память ночь на 30 ноября. В ту ночь я с друзьями дежурил на крыше нашего шестиэтажного дома на Цветном бульваре, напротив цирка. Я, разумеется, ничего не знал о событиях на фронте, о Красной Поляне, звонке Сталина. На крыше было довольно ветрено, и в сильные порывы с севера явственно слышалась пулеметная стрельба. Но то были, оказывается, не зенитные пулеметы.
«Громить артиллерийским обстрелом»
Американский историк и публицист Сэмюель У. Митчем предпринял уникальное исследование: он собрал жизнеописание всех 25 фельдмаршалов Германии. Книга его так и называется «Фельдмаршалы Гитлера и их битвы». Есть там глава о Федоре фон Боке — главнокомандующем группой армий «Центр». Перед ней стояла главная задача — захватить Москву. Поэтому у фон Бока была треть всех дивизий, задействованных в рамках плана «Барбаросса». Описывая положение к концу ноября, Митчем пишет: «Немцам удалось пробиться сквозь упорное сопротивление противника к пригородам Москвы. До Кремля оставалось всего каких-то шесть миль». Если сухопутная миля равна 1609 м, то получается, что от передового немецкого отряда до Красной площади было меньше 10 км, то есть она была в зоне досягаемости огня германских пушек. «Бок, в порыве нервного воодушевления, лично возглавил заключительный бросок от передового командного поста, однако 1 декабря ему стало ясно, что Москву не взять».
Германское информационное бюро сообщало в те дни, что наступление на Москву продвинулось так далеко, что можно рассмотреть внутреннюю часть города в хороший бинокль. Если видно в бинокль, то тем более можно вести обстрел. Можно было, но не стреляли. Почему? Ведь известны приказы Гитлера о создании вокруг Москвы по линии окружной железной дороги стального пояса из тысячи орудий, огонь которых должен был превратить город в руины. Был и план затопить советскую столицу водой. На месте Москвы, говорил Гитлер, должно возникнуть огромное море, которое навсегда скроет русскую столицу.
12 октября 1941 года Главное командование сухопутных войск Германии издало «Директиву ОКХ №1571/41 о порядке захвата Москвы и обращении с ее населением», в котором говорилось: «Всякий, кто попытается оставить город (имелась в виду Москва. — Ред.) и пройти через наши позиции, должен быть обстрелян и отогнан обратно… И для других городов должно действовать то же правило: до захвата их следует громить артиллерийским обстрелом и воздушными налетами, а население обращать в бегство».
Еще в Первую мировую войну на заводах Круппа немцы изготовили орудие огромной мощности — «Большую Берту». Эта 420-миллиметровая мортира стреляла снарядами весом без малого 900 кг. Стреляла «Большая Берта» на 14 км. У ее «наследницы» дальность стрельбы была еще больше.
30 ноября Франц Гальдер записывает в дневнике: «6 декабря будут отправлены в распоряжение группы армий «Центр» на московское направление: 10 батарей 150-мм орудий (дальность стрельбы 11300 м); 2 батареи 150-мм орудий (дальность — 15300 м); 1 батарея 194-мм орудий (дальность — 20800 м)».
Начальник Генштаба не уточняет, для чего нужны дальнобойные пушки. Но и так ясно: для выполнения приказа Гитлера. Были у немцев и пушки, стрелявшие на 30 и 33 км.
Бой за Красную Поляну
Снова вернемся к рассказу Василия Ивановича.
— После разговора с Верховным Рокоссовский четко представлял, что надо делать. Он распорядился задержать на марше два батальона и артполк, посланные под Солнечногорск, и направить их в район Черной Грязи, это в нескольких километрах от Красной Поляны. Мне приказал выдвинуть туда же еще два пушечных артиллерийских полка и дивизионы «Катюш». Только я собрался на свой командный пункт — шифровка из штаба фронта: в наше распоряжение передается танковая бригада Ф.Т.Ремизова. Связались с Федором Тимофеевичем еще на марше, передали приказ — двигаться к Красной Поляне. Не буду подробно рассказывать о бое за Красную Поляну. Он продолжался весь день. Только с наступлением темноты танкисты ворвались в поселок. У них было распоряжение: давить технику противника. Немцы сопротивлялись отчаянно, но мы их выбили, захватили пленных, машины, орудия. Как могли выглядеть пушки для обстрела Кремля, мы не знали.
Уже потом, вспоминая обстановку тех дней, думал: откуда Сталин узнал о том, что готовится обстрел Москвы? Мы об этом не сообщали — сами не знали.
Выяснил, что и штаб Западного фронта не доносил. Оказалось, что в Ставку позвонили по телефону то ли из самой Красной Поляны, то ли кто-то из жителей поселка, добравшихся до Москвы. С другой стороны, узнать номер Ставки мог не каждый. Вот вы, журналисты, и попробуйте докопаться до истины, — заключил маршал.
Редактор «Ленинского знамени» Василий Николаевич Голубев (кстати, тоже участник войны) предложил встретиться с Рокоссовским. Оказалось, он болел. Находился в загородной больнице. Все-таки условились о том, что я приеду туда, перед очередной процедурой Константин Константинович будет 15 минут прогуливаться, вот в это время и состоится беседа.
Ровно в 11 часов я был у входа в корпус. Маршал был в теплом спортивном костюме, его сопровождал адъютант в военной форме и накинутым на нее белым халатом. Я представился, рассказал, о чем поведал Казаков и спросил, что он может дополнить.
— Боюсь, других подробностей не помню. Разве что Василий Иванович по своей скромности не обмолвился о том, что ему и полковнику Орлу я поручил возглавить операцию. (Григорий Николаевич Орел в то время был начальником бронетанковых войск 16-й армии.) Василий Иванович доложил, что Красную Поляну взяли, угроза обстрела столицы устранена. Признаться, было не до подробностей. Впрочем, одну деталь вспомнил. Кажется, в селе Каменка мы захватили два 300-миллиметровых орудия; несомненно, они предназначались для обстрела Москвы.
145-й танковой бригадой, переданной в 16-ю армию, как я уже упоминал, тогда командовал полковник Ф.Т. Ремизов. В Минобороны узнал телефон Федора Тимофеевича. Созвонился и утром поехал к нему.
— Мы тогда стояли под Наро-Фоминском, — сообщил он. — Ночью получили приказ и тотчас же двинулись своим ходом. Тяжелый был переход: дороги разбиты, фары часто не включали — немецкие самолеты рыскали. Прибыли, с ходу в бой. На Красную Поляну бросил батальон тяжелых танков КВ, ибо предупредили: если не сможешь захватить орудия — дави их. Я и командирам машин такую установку дал. Потом докладывали: дескать, давили, но темно было…
Пришлось мне ехать за подробностями в Центральный архив Минобороны, что и сегодня находится в Подольске. Мне тут же выложили два десятка папок — приказы, боевые донесения, другие документы штаба этой бригады. К сожалению, о бое за Красную Поляну документов было немного.
Но одно важное донесение все-таки было: говорилось об уничтожении тяжелых немецких орудий.
Через несколько лет другой журналист «Ленинского знамени», Виктор Михневич, предпринял еще одну попытку выяснить, кто все-таки звонил в Ставку. Ему посчастливилось разыскать бывшего до войны техником Краснополянского узла связи Николая Ивановича Охотникова. Он авторитетно заявил: позвонить из поселка не мог никто, ибо он сам по распоряжению районного штаба обороны перерубил все линии связи в кабельном колодце, а его завалил всяким хламом. О чем и доложил штабу, добравшись до Лобни. Но звонок-то был!
Записка в валенке
Редакция обратилась к читателям: откликнитесь, кто может прояснить ситуацию. И буквально в день публикации позвонили несколько человек, а затем стали приходить и письма. Москвич Иван Веселов, например, написал о том, как взвод, в котором он воевал, захватил в Красной Поляне шесть немецких пушек. «У одной ствол был такой, что может пролезть человек, — сообщал Иван Андреевич. — Остальные пять орудий с длинными стволами».
Из откликов, поступивших на публикацию в «Ленинском знамени», особое внимание привлекло письмо от Владимира Горохова. Он писал, что вряд ли кто-то, кроме его матери, может сообщить подробности. Она работает в Московской ветеринарной академии.
Поехал в Академию. Доцент кафедры неорганической химии Евгения Владимировна Горохова рассказала:
— Наш просторный дом стоял около самого леса. Уйти из Красной Поляны не успела, на руках у меня был маленький Володя. Я тогда преподавала немецкий язык в местной школе, к нам в дом перебрались многие ученики с матерями. Был и один мужчина преклонных лет, Федор Данилович Дмитриев. Всего человек сорок. Как размещались — ума не приложу.
Немцы пришли к нам на второй день после занятия поселка. Офицер распахнул дверь и с порога заявил: немедленно убирайтесь, здесь будут артиллерийские позиции. Я тут же ответила, что этим людям некуда идти, их дома разрушены. Мой немецкий, видимо, произвел впечатление на офицера, он махнул рукой; дескать, черт с вами, я предупредил.
Немцы сразу стали копать у самой опушки. Нас туда не пускали, да и мы старались не высовываться. Солдаты часто заходили в дом погреться, одеты они были явно не по нашим морозам. В эти дни ко мне перебралась еще одна учительница немецкого языка — Татьяна Борисовна Покровская. Из разговоров солдат мы поняли, что они оборудуют позиции для обстрела Москвы, самих пушек ожидают со дня на день. Собственно, солдаты этого и не скрывали, не раз от них слышали: «Москва — капут, Кремль — бух-бух».
Федор Дмитриев, услышав это, зашептал мне: «Владимировна, надо нашим сообщить о планах немцев». А как это сделать? Подвернулся случай: в один из вечеров попросилась переночевать незнакомая женщина. Разговорились, незнакомка сказала, что ей непременно надо добраться до Москвы. Мы как-то прониклись к ней доверием и с Федором Даниловичем сочинили записку, адресованную сестре моего мужа — Ольге Семеновне Бурылиной. Ее муж был военным, и мы были уверены, что она передаст записку куда следует.
Мы написали, где именно немцы сооружали позиции, я попросила еще Оленьку побеспокоиться о моем сыне, если что случится. Дали адрес, вложили записку в валенок и рано утром, было еще темно, я проводила женщину. Как ни странно, сплошной линии фронта не было. Представляете: не встретили ни немецких, ни наших патрулей. Проводила женщину далеко, она потом пошла одна, а я возвратилась домой.
После я узнала, что Ольга записку получила, мужа ее не было, он находился на фронте, телефона Ставки она не знала. Но позвонила в Наркомат обороны и, вероятно, оттуда уже сообщили в Ставку.
— Еще был звонок в Моссовет.
— Полагаю, это на всякий случай сделала та самая женщина. Раздобыть номер Моссовета было несложно.
— Как звали ту женщину?
Евгения Владимировна развела руками:
— Разве в то время спрашивали документы? Но, судя по тому, что указанный нами участок подвергся обстрелу, записка дошла до адресата.